Село Петровка
Расстояние от с. Петровка до райцентра (п.г.т. Прохоровка) 28 км по автодороге, до ближайшей железнодорожной станции Ельниково – 9 км. Существует версия о том, что земли правобережья Донецкой Сеймицы после Отечественной войны 1812 года, как свободные были розданы офицерам-участникам этой войны, таким как Барклай де Толли, Раевский, Якушкин. Но по разным причинам земли по большей части перешли в руки других помещиков-крепостников, которые и поселили на них своих крепостных крестьян. Поэтому, если такая версия правдива, образование села Петровки и других сел по правобережью Сеймицы началась не ранее 1813 года, а то и позже.
Название села объясняет белгородский краевед А.Г. Бобов: по «Жалованной Грамоте» 1785 года дворяне освобождались от обязательной воинской службы. Это делалось с целью призвать дворян к широкому участию в местном управлении и не только. У Екатерины на этот счет были благие намерения. Но в действительности все происходило иначе.
И на деле многие небольшие деревни разными правдами и неправдами, об этом сохранились некоторые легенды у местных жителей, были закрепощены наперекор воле селян. Одним из элементов закрепощения было изменение прежнего названия поселения. Участь эта постигла и деревню Золотую Долину (Петровка). Владельцем её стал Петр Иванович Ильинский генерал-майор (чин на 1811 год). На протяжении почти всего XIX века двойное название, например, Золотая Долина Петровка, сохранилось в документах, но утратилось из обихода. С начала XX века и особенно после 1917 года эта деревня именовались только по одному названию: Петровка.
По воспоминаниям старожил приблизительно в 1916 году земли села были проданы вязовскому помещику. В то время многие петровские крестьяне искали работу. Около села Большие Сети и до станции Ржава Курской области нанимали людей для работы на земле, эти места назывались «экономии». Труд крестьян был дешевым, заработанного еле-еле хватало, чтобы прокормиться. Тогда имелось на территории села Петровка дворов 93, население 350 человек.
С 1930 года начали организовываться колхозы, входящие в Петровский сельский Совет:
- «Примерный труд» (с. Петровка, председатель – Спиненко Яков Павлович)
- «Парижская коммуна» (с. Петровка, председатель – Подтыколенко Михаил Тимофеевич)
- «Свой труд» (с. Петровка, председатель – Соколов Иван Федорович)
- «Новый труд» (х. Васильевка)
- «Веселая Жизнь» (х. Сергеевка)
- «Красный Октябрь» (х. Гремучий)
В 1935 году в селе была организована изба-читальня, в которой насчитывалось около 300 экземпляров литературы. Изба-читальня размещалась в избе Боженова Якова, первым заведующим избой - читальней был Елисеев Дмитрий Васильевич. В 1939 году стала заведующей Радченко Александра Андреевна и работала до 1941 года. В период войны все книги были сложены и зарыты в землю, и там они находились до 1947 года.
В 1941 году началась Великая Отечественная война. 114 мужчин ушли на фронт, не вернулось с войны 68 человек. Многие пришли домой инвалидами.
Все сельскохозяйственные работы в годы войны легли на плечи женщин, стариков и подростков. Работали в поле с раннего утра до позднего вечера.
Подчасова Варвара Дмитриевна, Чеботарева Варвара Ивановна, Чеботарева Варвара Илларионовна, Чепурнова Татьяна Поликарповна, Яковлева Наталья Павловна, Яковченко Варвара Петровна участвовали в строительстве железной дороги Старый Оскол – Ржава.
Многие петровцы участвовали в Курской битве. Это Демченко Николай Павлович, награжденный орденом Отечественной войны; Квашин Федор Андреевич, награжденный орденом Отечественной войны, медалью «За отвагу»; Кривенко Василий Андреевич, награжденный орденом Красной звезды, орденом Отечественной войны I степени, медалями «За победу над Германией», «За взятие Берлина»; Кузубов Михаил Ефимович, награжденный орденом Красной звезды, медалями «За отвагу», «За взятие Кенигсберга»; Легезин Иван Ефимович, награжденный орденом Красной звезды, орденом Отечественной войны III степени; Овчаров Михаил Порфирьевич, награжденный орденом Отечественной войны II степени; Чеботарев Василий Тихонович, награжденный орденом Красной звезды.
На территории села в годы войны и во время боев под Прохоровкой и Курской битве располагалась санитарная часть, где скончалось от ран 34 человека. На братской могиле, где похоронены эти солдаты, по ходатайству председателя сельского Совета Дегтярева Ивана Кузьмича, был установлен памятник погибшим в Великой Отечественной войне.
Хутор Гремучий
Интересная сложилась история хутора Гремучего. Природа это место сделала живительным оазисом: небольшой участок леса, родник с чистой ключевой водой, которая с грохотом выплескивалась на поверхность, выбрасывая камни и деревянные обломки.
Этот родник назвали Гремучим, а лесок Гремучими ключами, где и поселились крестьяне. До революции 1917 года насчитывалось 59 дворов с 319 душами. Этот хутор был назван Гремучим колодцем, а потом постепенно «колодец» отпало и хутор стали называть Гремучим.
В 1910 году на хуторе была построена школа, учительницу прислали работать из Старого Оскола, звали её Антонина Иосифовна. Кучками и по одному бежали хуторяне смотреть на грамотного человека, а потом стар и мал ей низко кланялись. Шли годы. В 1930 году жители хутора организовали колхоз «Красный Октябрь», а председателем избрали Плеханова Иона Гавриловича.
В годы Великой Отечественной войны 28 человек не вернулись домой, у дороги перед хутором по инициативе Сидорова Николая Игнатьевича установили памятную доску с именами погибших.
В первый послевоенный трудный и засушливый 1946 год колхозники избрали своим председателем Латышеву Анастасию Фоминичну.
В 1979 году на хуторе проживало 73 человека, через десятилетие – 35 (14 мужчин и 21 женщина).
Воспоминания Сидорова Н.И.
Время и я.
Мои воспоминания всего того, что видел и слышал, и размышления с раннего детства и до глубокой старости. Я далек от мысли, чтобы претендовать на мемуары. Не такая я фигура. Но хотелось бы, чтобы мои потомки правильно отнеслись к оценке моей жизненной позиции.
Глава первая
И так, немного о моем происхождении. Родился я 4 сентября 1924 года в х. Гремучем, что расположен, или вернее был расположен (сейчас его почти уже нет) на окраине Белгородской области. Коротко расскажу об истории моей малой Родины. Помню, еще с раннего детства я был любитель слушать своих отца Игната и деда Семена, их двоюродных братьев, дядей, которые в то время были уже немолодые. Собирались они в длинные, зимние вечера и вспоминали рассказы своих предков о нашем поселении и кто его основал. Появился наш хутор где-то в первой четверти 19-го столетия, в Пушкинские времена.
Молодому барину из села Прохоровка достались при дележе наследства четыре двора большесемейных: Сидоровы (мы), Латышевы, Филимоновы и Козыревы и участок земли с лесом, лугами и буграми, где уже новый хозяин поместил своих крепостных на возвышенном месте и сам здесь построился. Потом еще подкупил три семьи: Жаткиных, Плехановых и Кривошеевых.
В конце хутора на северной стороне из-под бугра гремел ключ, слышимость его была за семь километров. Вот хутор и назвали Гремучий колодец. С востока подступал дубовый лес. Большая часть его была вырублена крестьянами с разрешения хозяина для строительства изб. Семьи делились и обзаводились своим хозяйством. На моей памяти уже стало 45 дворов.
На северо-востоке шли поля. На запад, вниз от дворов располагались приусадебные участки с садами. В конце садов были заросли вербы, осины, тополей. Потом левады обсаженные лозой и ракитой (это частный сенокос), а за ними обширный луг, по его границе протекала речка Донецкая Сеймица, на которой через полтора-два километра работали водяные мельницы.
Основателем нашего двора был Егор, 1817 года рождения, это мой прапрадед. Работал он у помещика мельником. Вначале они жили в одном доме 12 братьев. Вот что мне о нем известно: Собрал однажды Егор своих братьев под Михайлов день в барском лесу и заготовили они за одну ночь лесоматериал для строительства клуни (для таких целей лес надо было покупать у барина). А на другую ночь выстроили ее, только не успели накрыть соломой. Барин увидел утром и ахнул! Вызвал к себе старшего, а тот упал на колени и начал просить пощады. Выслушал барин Егора, достал из кармана три рубля и сказал: «Молодцы! Дело сделали, а не на дрова погубили лес, как другие. А это вам на водку». Купили братья ведро водки и гуляли три дня, вспоминая барскую доброту.
Но случилась однажды и каверза. Возвращается Егор с работы, у него всегда за поясом топор был, а жена его вся в слезах, причитает. Рассказала, что их барин забрал двух дочек «для утех». Егор быстро к барину, сбил топором две двери в господском доме и забрал своих дочек.
На следующий день он по распоряжению барина получил 25 розог на конюшне и месяц пролежал на печи залечивая раны. После выздоровления подследил барина в лесу, когда тот делал объезд своего имения, стащил его с лошади, подтащил к пню, размахнулся топором. Барин стал просить пощады. Егор потребовал от него клятвы перед Богом, что он больше никогда не будет заниматься этим постыдным делом. И в подтверждении клятвы заставил его съесть кусок земли.
Барин все сделал, что ему было сказано, и Егор его отпустил. Справедливости ради, надо сказать, что барин сдержал свое слово. И более того, не мстил потом Егору. Правда, существует легенда о том, что, в последствии, барин женил его сына Стефана на калмычке. Рассказывали, что она была очень выносливая и быстра на ногу, легко ходила за 40 км пешком.
Моему прадеду Стефану Егоровичу было 20 лет, когда отменили крепостное право. Рассказывают, выслушав указ царя, мужики плакали, не знали: как они теперь будут жить на воле.
Стефан работал кучером у помещика, любил разгульную жизнь. Вместе со своим хозяином разъезжал по балам. Женился поздно в 40 лет. После рождения моего деда Семена в 1881 году, был парализован и умер. Мать деда вскоре вышла замуж в деревню Кондравка, а малолетнего Семена взял на воспитание брат Стефана бездетный Терентий Егорович.
Как рассказывают старики, Терентий Егорович был малограмотный, но хорошо оперировал цифрами на память. Землемеры всегда пользовались его услугами. Он очень любил, когда мой отец Игнат, будучи школьником, читал ему книжки. А когда читал про Тараса Бульбу и доходило дело до казни поляками его сына Остапа, то Терентий плакал навзрыд. Умер Терентий в 1921 году, когда мой отец Игнат Семенович раненый находился в плену у поляков. Дед Семен Стефанович Сидоров учился две зимы, умел читать и писать. Работал у помещика курьером по отправке и доставке почты. Во время революции увлекся политикой, избирался уполномоченным уездного съезда, членом комитета бедноты. На съезде он встретил своего бывшего помещика, который выступал на съезде в поддержку Временного правительства Керенского. А его отец еще до революции отдал свою землю мужикам, продал движимое и недвижимое имущество и уехал в Питер.
Не могу не вспомнить о своих бабушках Ольге Борисовне и Агафье Васильевне Мишустиной.. Первая по отцовской линии, вторая - по материнской. Бабушка Оля рано осталась без матери, жила с инвалидом - отцом. В 17 лет она вышла замуж за Семена, круглого сироту. Помню я ее, когда мне было 3-4 года. Она очень много знала сказок. Впервые от нее я узнал о зверях: медведях, волках, лисицах, о сиротской судьбе Аленушки и ее братце Иванушке. Мы с моими братьями плакали от жалости или возмущались несправедливостью. Вскоре она умерла в возрасте 45 лет от воспаления легких. Простудилась, сидя напротив разбитого окна, после выпечки хлеба. Помню ее похороны и плачь деда Семена. Правда, вскоре дед женился. Его вторая жена Аксинья Георгиевна Полянская была родом из Пристенного. Впоследствии она стала мне еще и тетей, так как я женился на ее племяннице Маше (Марии Кузьминичне Полянской).
Бабушка Гаша была очень верующая. Она до самой смерти в1954г. молилась и страдала о своем сыне Прохоре, который в возрасте 20 лет погиб в огне гражданской войны. Воевал он на стороне красных. Умерла она тоже от воспаления легких.
Каким мне запомнился хутор в конце 20-х годов? В большинстве хозяйств были заборы, ворота, калитки. Метров 250 от изб к северо-востоку шли клуни, вокруг них скирды соломы, сена. Вдоль поселка с севера на юг тянулись амбары (хранилища зерна, муки и другого имущества). К ним пристроены клети, где в летнее время спали молодые, дети. На видном месте стояло здание начальной школы, крытое железом, имелись хоздвор и огород. В школе, как правило, жили учитель или учительница, их члены семьи. По праздникам в школе проходили сборы, слышалась музыка (в каждом пятом дворе были гармонисты, балалаечники, скрипачи, гитаристы). Выступали участники местной художественной самодеятельности. В пьесах участвовал мой отец. На 1-ое мая и 7 ноября хуторяне с флагами отправлялись от школы вдоль хутора в лес, где была единственная могила погибшего красноармейца. Там выступали кто как мог, мой отец, как участник польской войны 1920 года, тоже выступал.
Расскажу о том, что помню о единоличной жизни. На хуторе было 17 сенокосилок, 7 молотилок конных, в каждом дворе много другого инвентаря. По 1-2 лошади, коровы, овцы, птица и т.п. Пахали, сеяли, убирали урожай в основном каждая семья самостоятельно. А вот обмолот хлеба был настоящим праздником. Родственники и добрые соседи объединялись вокруг того, у кого была молотилка и по очереди обмолачивали друг у друга снопы. Обедали и ужинали всем коллективом у того у кого работали. Хозяйки готовились к этому дню как к годовому празднику. Но выпивки не было. А так, на столах было все: окрошка, мясо птичье, суп или борщ, пироги и обязательно квас из погреба, холодный. Во время уборки урожая в поле выезжали семьями с детьми. Там варили кашу «сливуху», пили воду из родников. Дети постарше помогали родителям носить снопы, маленькие бегали за птицами, ловили кузнечиков. С наступлением темноты разъезжались по домам. Помню, в одну из таких поездок, я лежал на повозке лицом к небу, была лунная ночь. Лошади бежали, а луна не отставала. Я все думал: «Неужели она не отстанет?». А когда стали подъезжать к дому к клуне, я обрадовался, что сейчас вслед за нами в помещение забежит и луна. Я попросил отца, чтобы он побыстрее захлопнул двери. Но, к моему великому огорчению, луна в клуню не заскочила и я расплакался. Родители мне объяснили, что луна отправилась ночевать к своим де
тям.
Зимой мужики чинили сбрую, инвентарь, вили веревки, плели лапти, кошели из хвороста. Женщины пряли, ткали холстину, а ближе к весне сеяли муку, заготавливали отруби на корм лошадям с половой на время весеннего сева. С наступлением коллективизации отруби не заготавливали, мука высевалась на редкое сито, лишь бы не проскочил крупный сорняк, а все остальное шло в хлеб. Излишки хлеба изымались у крестьян в виде налога.
В 30-х началось раскулачивание.
Кто же попал в разряд кулаков, которых оставили без средств существования вместе с детьми. Из 45 дворов на хуторе 6 подверглись жестокому разграблению. Первый, это дед Иван, наш сосед. Жил он с абсолютно слепой бабкой в хате крытой соломой. Все его богатство – три лошади. Остальное как у всех. Но Иван демонстративно не пошел в колхоз. Его арестовали, а бабку забрали родственники из соседней деревни Сеймицы. На базе хозяйства этого стали организовывать колхоз. Потом сломали хату у Максима, сын которого Антон, служил в морфлоте.
Он быстро приехал, ходил в Скородное к начальству жаловаться и его родителей все же восстановили в гражданских правах, а хату не вернули, зачислили за налог. Три сына из этой семьи: Семен, Егор и Стефан погибли в Отечественную войну.
Следующей была моя тетя Наташа. Было у них с мужем Иваном три сына малолетки, а всем хозяйством командовала ее свекровь Анна. Очень волевая женщина, которая, не смотря на уговоры моего отца, в колхоз не вступила. Как сейчас вижу своих малолетних двоюродных братьев , которые после этого с матерью и бабкой жили в холодном сарае. Но все-таки зимовали они кто у нас, а кто у деда Стефана. Потом впоследствии восстановили их в гражданских правах, построили небольшую избу из амбара, который отдал им дед.
Начался голод. Самый маленький сын у них умер, двое других Александр и Михаил не окончили школу, работали с отцом на колхозной конюшне. А в годы войны все трое погибли на фронте. Михаил ушел воевать досрочно в 15лет, в 1943 году погиб в Берлине 7 мая 1945 года.
Третьим раскулаченным был Максим Азарихин. Этот, оставшись без жилья, успел до ареста вырыть землянку для жены и четырех детей. Потом его забрали НКВД и где-то он пропал. Дети побирались, старшая Клава, ей было 11 лет, когда заходила в избу вместо просьбы подать что-нибудь начинала плакать. Ее младший брат Колька, мой ровесник, все грозился: « Как вырасту большой, стану милиционером и всех посажу, кто нас ограбил!».
Потом раскулачили Фому. Этот тоже успел до ареста сделать землянку. Детей у него было пять человек, большинство уже работоспособные, работали где кто мог, а потом их приняли в колхоз. Сын Алексей 1927 года рождения воевал с японцами, домой не вернулся, остался где-то на Украине.
А еще репрессирована семья Салгаловых. У них единственных в Гремучке была хата крыта железом. Сам хозяин Иван имел кузницу, всякие рыболовецкие снасти, библиотеку небольшую. Но он сообразил преждевременно ее продать и раздать знакомым и родственникам. А сам уехал в Москву со своим старшим сыном. Жена его перешла жить к дочке, а другой сын Петр ходил по родственникам. Он был заикой, однако в армию его взяли и он погиб на войне. Мы с другом Еркой, внуком Салгаловых любили возиться в книжках, которые достались ему от деда. Здесь была Библия, с которой я познакомился впервые, История Карамзина, много всяких брошюр по вязанию, садоводству, рыболовству, животноводству. Дом Салгаловых перенесли на новую колхозную усадьбу и там разместили контору.
С 30-х годов начались массовые неурожаи, земля пустовала, зарастала и т.д. Первый голод запомнился мне в 1932г. Я уже ходил в школу. Хлеб пекли с примесью свеклы, он разваливался. Люди начали пухнуть. Нас учил 17 лет учитель Т.А. Жил он в школе один, голодал, не получая зарплаты. И вот он, наверное, дошел до крайности и попросил учеников принести ему кто что может. Не хлеба, потому что его не было, а картошки, свеклы, лука, редьки и т.д. Мы с братом Ваней насыпали в карманы картошки, лука и сухих яблок. И каждый ученик из нашего хутора что-то да принес. А из соседнего хутора Метельникова ребята ничего не принесли - у них ничего не было. Учителя вскорости арестовали, за то, что приехавший уполномоченный заставил мужиков сеять по снегу, не ожидая пока он стает. Ехали мужики на такой сев мимо школы, а Т.А. им сказал: «Дураки, кого вы слушаете? Бросьте эту затею не расходуйте последние семена». Наутро учителя в селе не стало. Прислали другую учительницу с двумя детьми. Детей было кормить нечем и она ходила по дворам занимала хлеб, картошку. Люди давали ей, зная, что она не вернет.
В 1936 году снова повторился голод. Мы продали клуню за три мешка зерна. Бычка зарезали и папа отвез его в Харьков на базар, оттуда привез мешок хлеба печеного. Каждому из членов семьи на безмене отвешивали по 300 граммов на день.
Нравственные устои рушились. Церкви закрывали, священников арестовывали. Кругом висели карикатуры с изображением священников в обществе верующих.
А вот что я лично видел. Шли мы с бабушкой Гашей (матерью моей мамы) около церкви, что в Пристенном. Там услышали смех и увидели ребятишек. Они что-то гоняли вокруг церкви похожее на мяч. Оказалось, что это человеческий череп. Старушки стояли, крестились и плакали. Потом рассказали, что местные жители открыли гробницу давно умершего, видать богатого человека, гроб которого висел на цепях. На металлическом столике стояли две бутылки вина, они их выпили, а череп выбросили ребятам на потеху, остальное засыпали землей.
В 1939 г я с отличием закончил среднюю школу в с. Сеймица и поступил в Обоянское педагогическое училище.
Немного о том как я работал и учился в Обоянском педучилище. У нас на курсе было 4 класса по 40 человек, всего 160 учащихся. После указа о введении платного обучения ,студенты в панике стали разбирать документы, чтобы уехать домой. Нас осталось на первом курсе из 160 - 45 человек. Жили в основном все впроголодь, обувь и одежда были не ахти какие. В основном питались хлебом, за которым надо было выстоять 2-3 часа в очереди. Бегали по городским столовым – рубили дрова, носили воду. А за это нам давали поесть то, что оставалось от клиентов. Один студент со слезами на глазах жаловался на хозяйского сына (родители его были продавцами), что за кусок хлеба он предлагал ему побегать вокруг дома 30 минут.
Не скажу, что мне родители не помогали продуктами. Привозили, но их растаскивали хозяйкины дети, 3 человека, вечно голодные, их мать не работала, отец постоянно пил. За квартиру я платил в год 300 руб., за учебу 150 руб. Для родителей это было нелегко, если учесть, что второй сын (Иван) учился в средней школе соседнего села. Правда, старший брат Федя после 10-летки поступил в Ленинградское военное училище и материально был на обеспечении государства.
К зиме обувь моя парусиновая совсем развалилась. А когда папа приехал с очередной продукцией и увидел меня в таком положении, он пошел на базар, купил лапти, переобулся, а мне отдал свои сапоги, сшитые из яловой кожи. Я был рад сапогам, а отца было жаль, ведь он работал бухгалтером колхоза. В год ему начислялось 450 трудодней, а получал на них крохи. Выручало то, что у нас жила на квартире и столовалась учительница хуторской начальной школы. То, что она платила, все шло на Ивана и меня. Учился я на «хорошо» и «отлично». Так продолжалось до начала войны с Германией. Был я комсомольцем, вступил в него в 7 классе по совету директора школы. Мне очень хотелось стать учителем, хотя родственники советовали мне учиться на ветфельдшера в Судже, но я почему-то считал, что мое слабое зрение не позволит мне работать ни в медицине, ни в ветеринарии. Хотелось мне быть юристом, но для этого надо было ехать в Саратов, очень далеко. И у родителей не хватило бы средств на эту учебу. А уж как хотелось быть юристом, чтобы разобраться в причинах той вакханалии, которая существовала в нарушении законов, какие существовали, как чисто гражданские, так и нравственные. Я часто задавал себе вопрос: почему в бесправном положении находятся сельские жители. Хотя Конституция провозглашала равноправие.. Почему дети – инвалиды с детства были социально не защищены? Моя дальняя родственница Рябцева Анна, 1901 года рожд., потеряла зрение в грудном возрасте. На ее веку сменялись вожди, провозглашались всякие программы, а она не получала ни копейки, пока не умерла при развитом социализме.
Глава вторая
С начала войны нищета жителей сел еще больше обострилась. Если в городе выдавали хоть какие-то продовольственные пайки, то деревня об этом и не мечтала. С приближением немецких войск продовольственные запасы уничтожались, скот под предлогом эвакуации загонялся в глушь и там растаскивался или погибал от голода. Как все это выглядело на моей малой родине. Немцы подошли к Белгороду, в 70 км от нас, а уже уполномоченные из района жгли скирды необмолоченного хлеба, горели элеваторы на Прохоровке и Ржаве. Люди лезли в огонь, чтобы спасти хоть сколько-нибудь хлеба. Мы с мамой из горящих скирдов утащили 60 снопов ржи, с дедом Семеном увезли ночью две копны гречихи. Все это обмолотили. Так же делали другие крестьяне.
Нас, подростков, начали обучать при с/совете. Надо было ежедневно ходить туда за 7 км. Потом, на голодный желудок, копали окопы, сооружали блиндажи, пилили лес и таскали бревна. А моя будущая жена Маша, жившая в то время в соседнем селе Пристенном, строила железную дорогу Ржава - Старый Оскол за 30 км от своего села, тоже на голодный желудок.
Вскоре наша территория была оккупирована. Некоторые хуторяне, в том числе и мы с мамой и малолетней сестрой Клавой пытались эвакуироваться. Но отъехали 30 км и попали в окружение немцев в деревне Ивица. Там в саду я закопал свои документы, в т.ч. и комсомольский билет. После возвращения домой мне и моему другу Алешке Лашину, уже назначенный полицай Митюша под расписку объявил, что нам надо явиться в Скороднянскую немецкую военную комендатуру. Собрали нас там молодежь и в первую очередь объявили, что надо сдать комсомольские билеты у кого сохранились. Потом комендант через переводчика зачитал нам предупреждение, в котором говорилось, что мы подвергнемся казни через повешивание, если на территории места жительства будут повреждены связь, мосты, произойдет поджег складов, нападение на немецких военнослужащих и на тех, кто помогает немцам. За сокрытие коммунистов, ответственных партийных работников и представителей партии и Красной армии, семья полностью уничтожается через повешивание. Я понял, в хуторе за все это отвечать мне, так как Алешкин отец уже был назначен старостой (до этого он был председателем колхоза.) Такое немцы практиковали.
Чем мы занимались? Сначала заготавливали сено-1/3 себе, остальное в область. Ясно было, что это для немецких лошадей. Потом начали убирать хлеба, тоже по такому принципу. 2/3 засыпали в бывшие колхозные склады.
В это время произошел в нашей семье очень серьезный случай. Ночью зашел к нам Федор (фамилию забыл) бывший ответственный работник района. Ранее он знал нашу семью и меня конкретно. Он попросил пробыть у нас несколько дней, пока не свяжется с партизанами. При нем был пистолет и две гранаты. Мы с мамой, рискуя жизнью, разрешили ему остаться у нас. Меня он обещал взять в партизаны. Но через два дня во время косовища хлебов к нам приехали трое полицейских, старшина сельской управы и староста Алешкин отец. Пока они рассматривали качество работ, староста подошел ко мне и тихо сказал, что вечером у вас будет обыск, мне известно, что вы укрываете Федора, выходи из положения как знаешь, иначе вам с матерью гибель. После всего этого он начал на меня громко кричать, что я плохо кошу, а потом двинул меня в шею и пошел дальше. Я весь дрожал, ожидая, когда закончится рабочий день. И вот, наконец, закончился рабочий день, и народ пошел домой. Я торопился, не чувствуя земли под ногами. Подскочил к своей избе и прямо в чулан, где лежал на сене Федор. Я сказал всего одно слово «спасайся» и он быстро выскочил в сарай, затем в канаву, заросшую бурьяном, а дальше в сад, конопли и заросли ивняка. Не успел я повесить свою косу в сенях, как послышался крик: «Руки вверх! Не шевелись!» Рядом поставили маму и 10-летнюю сестренку Клаву. Слышу команду: «Быстрее во двор!» Но я думаю: «Опоздали, идиоты! Теперь мой Федор далеко!». Так и получилось. Обыск вели в доме тщательный. Когда они спросили, кто лежал в чулане, я ответил, что я. А почему не на кровати? Но, я так умаиваюсь на работе, что сил не хватает дойти до кровати. Они разозлились, покричали, поугрожали, еще раз предупредили и ушли. Когда эта свора ушла, мама долго плакала.
Был и другой случай. Мы с другом Еркой уже в сумерках шли через хуторской мост и вдруг видим, как из двора избы напротив, наводятся на нас винтовки. Мы прыгнули под мост и вдоль оврага, потом в поле, а там окружным путем домой, но были слышны выстрелы. Потом мы узнали, что это Митюша со своими друзьями делали облаву, но нам повезло, а двух бывших военнопленных поймали и отправили в комендатуру.
Но самый ужасный случай произошел 20 октября. На хуторе по традиции справляли престольный праздник. Местные власти разрешили гулять на улице до 10 часов вечера. Мы с Еркой немного задержались, т. е. нарушили указанный регламент. Шли мимо дома полицейского Митюши и слышали, что у него идет пьянка, гвалт и что-то наподобие песен. Мы решили запеть себе и не что-либо, а «Интернационал». Не успели мы его допеть, как на нас наскочили Митюша и Лука (полицейский из соседней деревни Сергиевка). Митюша стал избивать прикладом Ерку, а Лука меня немецким шомполом. Я упал вниз лицом и натянул пиджак на голову. Они взяли Ерку под руки и потащили в колхозный амбар, решив, мол, потом этого заберем. Было очень темно, но я почувствовал, как они удалились, и бросился бежать к своему деду. В избу не пошел, а забежал за сарай, где у деда был пустой колодец, заваленный соломой. Я раскопал солому и опустился туда. Через несколько минут слышу крик и стук в двери полицаев. Они сделали у деда обыск, походили по сараю с фонарем, но меня не нашли и отправились к моей избе. Я вылез из колодца и огородами побежал к своему дому. Но там был крик полицейских и я зашел в избу к Еркиной матери. И все ей рассказал. Полицейские ушли, уже рассвело и Еркина мать направилась в Петровку в сельуправу. Там она заявила: «Советская власть издевалась над дедом, а над внуком немецкая власть (их дед был раскулачен)». Староста Гобелко прискочил на хутор и велел Ерку выпустить. Митюша пришел к нам и сказал, что расправа над нами будет все равно. Через несколько дней у Ерки и у нас забрали коров. Говорят, что готовились отправить нас в Германию, но видно помешала Сталинградская битва.
Следующий случай был в д. Ольховатке, где было много молодежи. Но это уже территория другого района. У нас как раз вернулся брат Иван с фронта. Он был ранен. И он предложил сходить в Ольховатку, авось удастся там связаться с партизанами. Там мы попали в полицейскую засаду. Нас арестовали и посадили в сарай. На дворе был сильный мороз, часовой замерз и пошел греться в избу, а нам сказал, чтобы мы сидели спокойно, но мы прокопали брешь и повыскакивали. Полицейские спохватились, подняли по нам пальбу, а Ваня крикнул нам: «Бежите врассыпную». Так мы и сбежали невредимые. А через несколько дней пришла Красная Армия и началась новая жизнь, новые проблемы.
Весть об освобождении нашего района от немцев первым сообщил мне полицейский Митюша, предварительно поздравив меня с этим событием. Это произошло при нашей встрече на улице, когда он разносил повестки по призыву в действующую Советскую Армию всех бывших окруженцев, раненных. Их сразу направили на передовую, в т. ч. и моего брата Ваню, соседа Андрея и других. Было приказано явиться всем полицейским и старостам. На Луку из соседней деревни парень его земляк указал работникам НКВД и его сразу арестовали. Наши хуторяне не стали указывать на Митюшу и он вместе с ними был отправлен на танках на прорыв немецкой обороны под Ахтыркой. Там он перебрался в другую часть и остался жив до конца войны. Луке дали 10 лет тюрьмы.
Через неделю уже работники сельсовета объявили по списку на призыв в Армию 1924-1925г.г. и всех тех, кто до этого не призывался по причине каких-либо недостатков. Нас молодых было 6 человек, а старше нас добавилось 3 человека. Всех нас человек 150 направили на Корочу 30 км от Скородного в сторону Белгорода, где уже снова вернулись немцы. Здесь нас разместили в не отопленном здании школы. Питались, кто, как мог, из своих запасов. Помещение отапливали и на этом огне варили постный кулеш, кто догадался взять пшено. А на топку ломали заборы вокруг школы. Ночью патрулировали на улицах с длинными палками. Так было суток 10. Через две недели нас снова отправили в Старый Оскол, где начали формировать из малограмотных трофейную роту. Те, кто имел образование от 7 классов и выше направлялись в г. Горький в арт. полк.. Я, в связи со слабым зрением, попал в 146 запасной пехотный полк, что стоял в поселке Русские броды Орловской области.
Нас обмундировали, но, вместо шинелей выдали фуфайки. Ночевали в шалашах из веток, спали прямо на ветках, прижимались друг к другу, укрывали головы фуфайками. Подъем в 6 часов, отбой в 11 часов вечера. Муштровали как следует, в противогазах и все бегом. Рыли учебные окопы. Бытовые условия были тяжелыми. Через несколько дней появились парикмахеры, побрили нас бритвами. Постригли волосы, выдали белый ситец для подворотничков, повели за 3 км на реку купаться. Ребята радовались, поедем на фронт. Завтрак был сносным. Дали больше каши, чай, заварку натуральную. Потом отдых. В 10 часов всех вывели на поляну леса, построили, в строй стали и офицеры. Подъехала легковая машина, из нее вышел генерал, как потом узнали, Романенко. После его посещения наш полк расформировали.
Водители, трактористы и все те, кто имел дело с техникой, были, направлены в танковую часть. Все остальные в 45 артиллерийский полк фронта, что находился в селе Красном за Ельцом. Нам выдали по 0,5 кг сухарей, сказали, что до Ельца хватит, а там выдадут паек. Шли ночью, сухари поели сразу, а есть хотелось. Я в одной деревне за кружку квасной гущи, пучок полевого чеснока и щепотку соли отдал книгу «Три мушкетера», а мне она досталась за полпайки хлеба от латыша. Их полк проходил через Русские Броды. Вечером мы прибыли в лес рядом с селом Красное. Здесь нас приняли очень хорошо. Покормили кашей с американской колбасой, попоили чаем. Ночевать разместили в настоящих землянках. На второй день начали обучать нас на 37 мм автоматической пушке образца 1939года. Через две недели командир батареи мне сказал, что на днях хорошо успевающих, в т. ч. и меня отправят на охрану от немецкой авиации и возможных прорывов вражеских танков (пушки могли бронебойными снарядами бить по танкам), аэродромов, где производят посадки наши штурмовики, истребители и легкие бомбардировщики. Через день отобрали нас 25 человек и через сутки мы были уже на аэродроме. Меня на самой пушке назначили вторым номером. Но уже через 2-3 налета немецких бомбардировщиков, командир батареи спросил у меня: «У тебя, Сидоров, что-то со зрением. Будь пока заряжающим».
А еще через два дня меня в числе 10 человек отправили в распоряжение 265 отдел. батальона авиационного обслуживания. Так я попал в химвзвод. Здесь были все приспособления для обнаружения химсредств, если они будут использованы немцами во время бомбежки или артобстрела аэродрома. Я быстро со всем освоился, т. к. химию мы учили в педучилище. Дежурили мы с биноклем на вышке, брали пробу земли из воронок в момент обстрела или бомбежки. И вот сидя на вышке и наблюдая за воздушным боем, я видел, как погиб экипаж нашего бомбардировщика. Я присутствовал и на похоронах погибших и под таким эмоциональным впечатлением сочинил стихотворение. Показал его начхиму, капитану Школьникову, а он передал его зам. комбату по политчасти майору Чалову. Потом наш батальон вместе с летным полком собрали на траурный митинг по случаю похорон погибших. В своем выступлении замполит зачитал мое стихотворение. После митинга меня поздравляли товарищи, потом подошел молодой лейтенант и сказал, что он освобожденный комсорг батальона. И стал интересоваться моей комсомольской принадлежностью. Я все честно рассказал, в т. ч. о судьбе своего комсомольского билета. Потом со мной беседовали парторг батальона, замполит и я написал заявление и через несколько дней получил комсомольский билет. После чего стал ответственным за выпуск батальонного листка, вел читку газет среди солдат, были и другие поручения.
Через месяц мне предложили вступить в кандидаты в члены партии. Однажды во время дежурства на вышке я попал под бомбежку и получил сильную контузию. После длительного курса лечения в госпитале продолжил воевать в составе своей части. Победу встретил в Берлине.
Моих единокровных воевало 9 человек. Погибли 4 человека. Это мой отец Игнат, два двоюродных брата Александр и Михаил, и дядя Иван Филимонович, мой крестный отец. Из оставшихся в живых мы трое братьев: Федор, Иван и я - все инвалиды войны. Два дяди Дмитрий Петрович Зеленин (мамин брат) и Андрей Дмитриевич Шепляков (муж моей т. Поли) были в немецком плену. Зеленин сумел из Германии перебраться в Швейцарию, там был интернирован, и сразу после войны пришел домой. Шепляков более 3-х лет отбывал наказание на Урале за пребывание в плену. Работал в шахте. Вернулся оттуда больным.
А вот судьбы Машиных родственников. Их воевало 10 человек. Ее отец Кузьма Георгиевич Полянский погиб под Ленинградом. Погибли двоюродные братья Михаил и Алексей. Дядя Архип Семенович Рыжков, как партизан был казнен немцами. Инвалидами пришли с войны дядя Андриан Семенович и Фирсан Семенович Рыжковы. Невредимыми вернулись только дядя Яков Георгиевич Полянский и Тимофей Семенович Рыжков. Многие из них награждены орденами и медалями.
По возвращении домой мне определили должность уполномоченного по заготовке с/х продуктов по Петренскому сельсовету, куда входил и наш хутор, а всего пять населенных пунктов. Я сразу решил, что буду работать и поеду в Обоянь продолжать учиться. Но работа оказалась очень тяжелой. Многие селяне числились в недоимщиках по молоку, мясу, картошке, пеньки и т. д. Им выписывались предупреждения в течение 10 дней погасить задолженность. В противном случае все имущество, кроме избы и коровы описывалось и изымалось. Не брали во внимание многодетство, погибших в семье, инвалидов. По дворам ходили бригады во главе с уполномоченным. Был крик, плач и т.д. Так я проработал два месяца и чуть с ума не сошел от такой жестокости.
Вскоре меня вызвали в райком и сказали: «Теперь мы направляем тебя в колхоз. Нам надо создать там партгруппу. А работать будешь, куда пошлем».
Однажды мы с другом пошли в деревню Ольховатка и там я познакомился со своей будущей женой Машей. Она была хороша собой, певунья, веселая, хорошо танцевала, имела необходимое образование. И я влюбился сразу и навсегда. У меня был дед Стефан, к которому я часто приходил в гости и делился с ним своими проблемами. И вот, когда я похвастался деду о том, что познакомился с Машей, а при этом присутствовала его вторая жена Аксинья, то она очень оживилась и начала хвалить Машу. Оказалось, что это ее племянница. Она рассказала, что детей у них много, Маша самая старшая и во всем помощница матери. Их отец Кузьма Егорович Полянский, брат Аксиньи, погиб на войне.
В конце лета 1948 года меня по рекомендации дяди моей жены (Полянского Якова Егоровича, работавшего председателем сельского совета) назначили заведующим избой читальней. Оклад 360 рублей, который платили с большими задержками. Но, главное, у меня появилась перспектива учиться. И в 1950, загрузившись картофельными лепешками и сухарями, я поехал в Обоянь на заочное отделение. Летнюю сессию сдал на 4 и 5 и был переведен на очередной курс. В следующем году я собирался уже учительствовать. Но вот в январе меня вызвали в райком партии и сказали, что пора оформляться в члены партии. Откровенно говоря меня не привлекала партийная работа. Я мечтал быть учителем и верил, что мечта моя будет осуществлена. В партию меня приняли в сентябре 1950 года. Я уже искал возможность уйти из избы-читальни в учителя. Мне в районе это обещали. И вот в октябре меня вызывают на бюро РК с отчетом о состоянии культурно-просветительной работы в Пристенском сельсовете, где тогда было 7 колхозов. Отчет признали удовлетворительным, а после бюро второй секретарь райкома И. П. Громов и зав. отделом пропаганды М. И. Филимонов пригласили меня на беседу на предмет работы в райкоме пропагандистом и я дал согласие. Правда, при этом я уточнил, что мне надо учиться, выезжать на сессии в Обоянь.
Вскоре мне предложили должность и. о. директора семилетней школы в деревне Малая Колбасовка, что рядом с райцентром. Одно условие - я должен поступить в пединститут. После второго курса меня обещали утвердить в должности директора, а там как дело покажет. Надо только получить согласие первого секретаря райкома партии. Я пошел к нему за санкцией. Но он мне ответил: «У нас на тебя свои виды. А еще через неделю меня направляют освобожденным секретарем партийной организации Владимировской МТС, что находилась в 25 км от райцентра. Состояла она из пяти строений, ближайшая деревня, где имелась начальная школа была, в 5 км, 7-летняя школа - за 7 км. Как быть? Дети подрастут, им нужна будет школа. Мне обещали ,что семью можно будет оставить в п. Пристень, где мне к этому времени выделили квартиру. Жизнь на селе по-прежнему оставалась тяжелой.
С приходом к власти Хрущева Н.С. на селе почувствовалось облегчение. На сентябрьском пленуме 1952 года была изменена налоговая политика. Налог стал единым в расчете с гектара, независимо, что растят на земле, отменили заем. 10% кормовых культур убранных распределялись между колхозниками.
Появились под нажимом хрущевские посевы кукурузы. И как бы ни злословили противники Хрущева по поводу кукурузы, но она спасла общественный скот, а добавки кукурузной муки в хлеб обеспечили население хлебом. В городских столовых хлеб давали к столу бесплатно. Осудил Хрущев и культ личности Сталина. Появилось закрытое письмо по этому поводу, которое обсуждалось на закрытых партийных собраниях. Я провел несколько таких собраний. Люди восторженно ожидали еще больших перемен. Но, к сожалению, они не появились. А Хрущева сняли скрытые сталинисты. Но это уже другая тема.
Не могу удержаться, чтобы еще раз не упомянуть о заслугах Хрущева Никиты Сергеевича, когда он реабилитировал миллионы граждан Советского Союза, проживавших на оккупированных немцами территориях и находившихся в плену у немцев. Всем известно Сталинское изречение, что у нас пленных нет, это все предатели Родины. А их только за первые три месяца войны оказалось у немцев 2 млн. человек. А под оккупацией находилось чуть не половина европейской части Союза. И все эти люди были второго сорта. Так вот после заявления Хрущева этих людей стали принимать в партию, назначать на ответственные работы, хотя тоже с оглядкой.
И еще о религии. Я помню как, в 1953 году мы с ответственным работником РК Самодуровым, находясь в командировке, решили заночевать у преподавателя истории Кировской средней школы, и Самодуров обнаружил у него на книжной полке Библию. Преподаватель с женой пытались убедить нас, что в Библии много истин. Но по настоянию Самодурова мы ушли ночевать в райцентр. А утром он дал срочную информацию первому секретарю РК. Срочно было собрано бюро, историк был исключен из партии и лишен права преподавать историю. Стал учителем по труду.
Глава четвертая
В 1957г меня перевели на должность зам. зав. отделом агитации и пропаганды
Через год направили в Воронежскую высшую партийную школу. Вступительные экзамены я сдал на 4 и 5. Материальная сторона на первых порах была хорошей. Стипендия 1000 руб., на иждивенцев по 50 руб., дали общежитие, а тем, кто перевезет семью, оплачивали 50% стоимости частной квартиры. Вот тут многие, в том числе и я, попали впросак. Перевезли семьи, а через полгода оставили стипендию, остальное отменили. Многие слушатели разъехались по домам. Я решил, не смотря ни на что учиться. Я радовался, что дети ходят в городскую школу. Маша устроилась на работу, на почту. Оклад 60 руб. Я подрабатывал на мясокомбинате, руководил политкружком и помогал секретарю парторганизации в делепроизводстве. Мне выписывали по дешевке птицу, яйца и субпродукты.
. Через три года нашей учебы Воронежскую ВПШ закрыли. Нас перевели в Московскую ВПШ. И тут мне повезло как никогда, мне как отличнику предложили перевестись на журналистский факультет. В конце госэкзаменов к нам приехал на собеседование секретарь Курского обкома партии по кадрам М.М. Хохлов. Он сказал, что я буду работать инструктором обкома. Я пытался объяснить ему, что хочу быть журналистом. На что последовал ответ: «Решаешь не ты, а партия».
Меня назначили зональным инструктором обкома партии в Рыльский район.
Через 2 года стали образовываться новые районы. Меня вызвали в обком на беседу и направили в Касторенский район вторым секретарем райкома партии
На этой должности я проработал 12 лет до 1976 года А в конце 1976 г я написал заявление с просьбой освободить меня и перевести на работу журналистом. Когда это дошло до второго секретаря обкома Шарова, он очень удивился, что я имею такое образование. И запросил дело из архива. Этот факт говорит о том, что свои кадры обком знал плохо. Мне предложили вакансию собственного корреспондента в газете «Курской правда» на Касторенский «куст» (Касторное, Горшечное, Кшень). Проработал в этой должности 13 лет штатным и 5 лет нештатным корреспондентом. Впоследствии мою зону присоединили к Щигровской. И я стал обслуживать 6 районов в области. Место жительства определилось- Щигры. Тут были добрые профессионалы, с которыми было легко работать. Это Н.Н. Курочкин (зав. с/хоз. отделом) , Н.Н.Помялов, Н.Н. Савченко, В.М. Тарасов и другие.
Глава девятая
.
Глава шестая
А теперь упомяну своих глубокоуважаемых людей, начиная с детства. Это Роман Александрович Немцов, учитель 4-го класса села Сеймица, где я учился в 1936 году. Год был голодный, кругом нищета. До самых заморозков я бегал в школу через два луга босиком. Потом настало время обуваться, а нас в семье было 3 школьника. Для двух старших нашлась кожаная обувь, а для меня только лапти. Беда была в том, что сеймичане были хохлами и у них презирались лапти. Сами ходили, в чем попало, но только не в лаптях. Нас, гремучан они дразнили лаптяшниками. Передо мной стояла дилемма: или продолжать учится, но в лаптях, или бросить учебу и идти работать в колхоз. Родители сказали: «Выбирай сам». И вот я решился пойти в школу в лаптях. Нарочно припоздал, пока ученики зайдут в класс, думал, что в классе они не будут дразнить меня. Но не тут, то было. Только я зашел в помещение, как поднялся невыносимый гвалт, смех и т. п. Я растерялся и решил уже выскочить из класса, и не появляться больше в школу. Но тут вошел в класс Роман Александрович. Он успокоил учеников, а затем в наступившей тишине сказал буквально следующее: « Большинство из вас балбесы и больше, чем в свинопасы вы никуда не годитесь, а из Коли выйдет большой человек. У него и сапоги в свое время будут, а вы так и останетесь свинопасами». Класс затих. Я сел на свое место. И после этого стал учиться еще усерднее. 7 классов закончил с почетной грамотой. Вспоминаю добрым словом Неонилу Романовну Неелову, преподавателя русского языка Обоянского педучилища. Все предметы шли у меня на хорошо и отлично, но диктанты не поддавались. Сколько она приложила усилий, чтобы я научился писать диктанты хотя бы на 3. Уже после войны, когда я продолжил учиться в педучилище, я хотел отблагодарить Неонилу Романовну, ее, к сожалению, уже не было в живых. Но в моей памяти она осталась навсегда.
Добрым словом хочу вспомнить Сергея Никифоровича Лашина, старосту нашего хутора во время оккупации. Это он меня предупредил об облаве на ответственного советского работника, который прятался у нас в доме. В моем распоряжении было всего 30 минут, чтобы предупредить Федора, который успел скрыться, иначе всей нашей семье грозила казнь через повешивание.
Вспоминаю добрым словом армейских начальников: старшину Ивана Макаровича Комарова, зам. полита БАО Александра Васильевича Чалого, начальника «Смерша» Петра Ивановича Аппалонова. Они приложили немало усилий, чтобы снять с меня пятно, за то, что я 6 месяцев проживал на оккупированной территории. Никогда не забуду капитана Ивана Васильевича Филимонова, который, рискуя своим авторитетом, отстоял меня перед полковником Блиновым, чтобы не посылать меня с группой солдат нашего подразделения на ликвидацию немецкого прорыва. Это была верная гибель, т.к. наши солдаты были вооружены 3-хлинейками, а их направляли против до зубов вооруженных немцев. Из 120 человек, направленных под шквал немецкого огня, остались только пять человек раненых, остальные все погибли. Как мне потом стало известно, капитан Филимонов заявил: «Если направите Сидорова, то направляйте и меня. Мне тут без него делать нечего». Он был комендантом аэродрома, а я вел ему все документы. Но главный аргумент у него состоял в том, что у меня было плохое зрение, и выжить в том бою с моим зрением шансов не было.
Вспоминаю с большой благодарностью председателя сельского совета Егора Ивановича Кононенко, зав. отделом пропаганды Пристенского РК КПСС Михаила Ивановича Хижнякова.
Большую роль в моей партийной работе сыграл тогдашний первый секретарь РК Сергей Михайлович Шувалов. Он поддерживал меня во всех делах. Только благодаря ему, я в то трудное время 50-х годов, получил квартиру. Вспоминаю добрым словом зав. кафедрой журналистики Московской ВПШ Анну Андреевну Цидилину. Это с ее помощью я успешно закончил журналистский факультет, что мне очень помогло, после ухода с партийной работы в 1976 году.
Никогда не забуду, уже ныне покойных, секретарей обкома партии Леонида Гавриловича Монашева, Михаила Максимовича Хохлова, Владимира Егоровича Шарова, председателя парткомисии Петра Николаевича Михина, зам редактора газеты «Курская правда» Василия Ивановича Лаврищева, зав. отделом редакции Николая Николаевича Курочкина, которые сыграли большую роль в моей работе, сначала партийной, а потом журналистской. С большим уважением до сего времени я отношусь к бывшему первому секретарю Щигровского РК Владимиру Пантелеевичу Бурчик. Уже находясь на пенсии, я с глубокой благодарностью вспоминаю о добром отношении ко мне врачей областной больницы: уролога Анатолия Федоровича Железнова, хирурга Нелли Михайловны Валуцской, окулиста Нелли Михайловны Голубицкой.
.
.
Теперь немного о моих родителях.
Мой отец Игнат Семенович Сидоров родился в 1901 году, закончил с отличием земскую начальную школу и поступил в гимназию в п. Радьковка. С ним вместе поступили Антон Филимонов и Марк Кривошеев. Но дедова родня возмутилась: « Ты, что в купцы сына метишь? Наше дело землю пахать да скотину кормить». Таким образом, сбили деда и он отозвал моего отца от учебы. А его товарищи отучились и вышли в люди. Марк стал врачом, а Антон капитаном корабля. Мой отец стал только бухгалтером колхоза. Уже на моей памяти, имея четырех детей, отец обижался на деда и говорил, что бы мне это ни стоило, но своих детей буду учить.
Моя мать Сидорова (Зеленина) Евгения Петровна родилась в с. Пристенное в семье крестьянина Зеленина Петра Ивановича. Ее мать Агафья Васильевна Мишустина из семьи однодворцев с. Б.Сети. Мой дед Зеленин Петр Иванович участник русско-японской войны. Был ранен, награжден Георгиевским крестом.
Однако, с уходом даже любимых и выдающихся людей, жизнь не останавливается. Ее продолжает следующее поколение.
У нас с Машей 6 внуков и внучек. Все повзрослели.
А 5-го мая 2002г у нас родился правнук. Назвали его Владиславом.
Вот как она жизнь развернулась. Начал я в своих воспоминаниях о прапрадеде Егоре, а дошел до линии прадеда. Если проживу еще 20 лет, стану назло тем, кто говорит о гибели человеческой цивилизации, прапрадедом. Это мне должно быть 96 лет. Наверняка не доживу. Но я сейчас уже я мысленно живу с теми моими потомками – праправнуками и праправнучками, которые появятся и будут жить в 2020 году. Ну а если не дотяну, пусть меня не осудят. Такова диалектика жизни.
Послесловие
К сожалению, папа не дожил до 2020 года. Умер он 21 декабря 2003 года. Но я могу поспособствовать тому, чтобы память о нем сохранилась для потомков. Печатая его записи, я надеюсь, что внуки, правнуки, а может быть более отдаленные потомки, заинтересуются нашей родословной и конкретно судьбой, и мировоззрением своего далекого предка.
К воспоминаниям своего отца, я его младшая дочь Тамара, позволю себе добавить кое-какие детали нашей родословной, которые мне удалость дополнительно выяснить из разных источников: это воспоминания старожил, документальные записи Пристенского сельсовета, материалы из Интернета и Госархива Курской области.
Но это уже другая работа…м